2021-03-07

VIAJE PENITENCIAL DEL PAPA A IRAQ. NO HABRÁ PAZ SIN JUSTICIA

Ur de Caldea patria del profeta Abrahan padre de los creyentes. Emocionante eucaristía donde se repitió cien veces la palabra Salam (paz) y yo me acordaba del presidente Sadam Husein que fue un amigo de España. En mis tiempos de Londres mi barrio de South Kensignton se llenó de hermosas tapadas elegantes cuyos ojos miraban con una fuerza de fuego detrás del chador. Inglaterra arruinada los iraquíes compraban casas en los barrios elegantes y traían a sus harenes. Todo aquello se derrumbó con la guerra del Golfo. Ocultas y espurias razones para destruir un país: el petróleo, los judíos, las disensiones internecinas en el mundo árabe que le llevaron a Hussein borracho de poder a invadir Kuwait. Saddam sin embargo no era esa caricatura de tirano con que le pintan los sionistas. Los americanos derribaron su estatua lo ahorcaron como a los nazis en Nuremberg. Compasión ninguna. Caridad poca. La codicia es implacable. La vieja Mesopotamia quedó destruida. Un obispo caldeo huyó a Roma y entre lágrimas contó al papa Juan Pablo II que lo que estaba en juego era la destrucción del cristianismo maronita en Siria y toda la zona. Se lavaron las manos en el Vaticano. No movieron un dedo ni una queja ni una protesta"propter metum iudeorum" Detrás de toda esta jugada estaba Israel el “sacamantecas” empeñado en acabar con Siria con Iraq y más tarde Irán implementando la política cesárea de los romanos en la guerra de las Galias de divide y vencerás. En un gesto valiente Francisco I ha desplegado un gesto que le honra, el mejor de su pontificado, y acaso le cueste la tiara realizando este viaje penitencial pero no habrá paz sin justicia. El pueblo iraquí ha sido un mártir de los intereses estratégicos de las superpotencias que para mayor confusión se sacaron de la manga ajena al mundo árabe una institución como el Daesh. Son una especie de You can (Podemos) en el Oriente Medio. No habrá paz sin justicia y sin una información veraz que es lo que ha fallado en toda esa zona donde se perfila el gesto adusto de ese sacamantecas que se llama Benjamín Netanyahu. Pero a ese no lo ahorcarán.

ES U8N PECADO QUEJARSE DEL DESTINO DECLARACIONES DE UNO DE LOS ACTORES MÁS IMPORTANTES DE LA ESCENA RUSA

de literaturua gazeta

«Грех жаловаться на судьбу»

Искусство / Искусство / КУМИР
Колпаков Леонид

Ну не могу я представить его восьмидесятилетним! Никак! Вечер, юбилей, лишний билет спрашивают далеко от его родного Театра сатиры, привычно смешной конферанс на сцене Александра Ширвиндта, единственную в этом коллективе народную артистку СССР красавицу Веру Васильеву и её замечательного однофамильца Юрия с воспоминаниями о любимом партнёре, весёлое действо с последующим банкетом – это запросто. День Миронова на Первом и других каналах. Новые книги. И песни, звучащие в каждом доме.

Он остался в нашей памяти навсегда молодым, элегантным, поющим и танцующим, внимательно слушающим великих собеседников в телефильме «Я возвращаю ваш портрет...» Какие 80?

Хотя 33 года прошло с того августовского дня 1987 года, когда театр, который он любил, потерял двух лучших актёров – Анатолия Папанова, а затем и Андрея Миронова. Теперь вот, за две недели до его юбилея, не стало и Екатерины Градовой, его первой жены и матери единственной дочери.

Замечательно, что есть астероид Миронов, с 1988-го существует – спасибо Рудольфу Фурманову – театр «Русская антреприза» имени Андрея Миронова в Петербурге, давно установлена мемориальная доска на углу Петровки и Рахмановского переулка, его именем названы улицы, памятники открыты.

А от телеэкрана в дни праздников, когда, словно соревнуясь, каналы непременно покажут «Бриллиантовую руку» или «Соломенную шляпку», «Берегись автомобиля» или «Невероятные приключения итальянцев в России», – не оторвёшься. Радует, что внуки и, надеюсь, те, кто постарше, знают не только Евгения Миронова, но и Андрея Александровича, фильмы его смотрят и любят.

Не раз довелось встречаться с любимым актёром. А вот поговорили только однажды. Даже не надеялся, что обнаружится уцелевшая при переездах пожелтевшая газета с этим разговором 1980 года. Ничего не правил, дополнил только необходимыми, на мой взгляд, биографическими данными упоминавшихся в разговоре.

Итак, олимпийское лето. Мы беседуем во время концерта. Из динамика слышна трансляция – Лариса Голубкина прекрасно исполняла романсы.

Артист был не очень похож в тот момент на того любимца зрителей, каким все его привыкли видеть на экране. Слегка рассеян, неулыбчив, кофе, вкусная сигарета. Но по мимике, жестам, манере говорить безошибочно определяешь – Миронов.

– Андрей Александрович, известно, что вы сын актёров. (Родители – известные эстрадные артисты, блистательный дуэт Мария Владимировна Миронова (1911—1997) и Александр Семёнович Менакер (1913—1982). – Л.К.) В какой степени это определило вашу судьбу?

– Мои родители, скажем так, не очень хотели, чтобы я пошёл по их стопам. Они, конечно, не препятствовали этому, но без особого энтузиазма отнеслись к намерению поступить в театральное училище имени Щукина. Дома меня не готовили к актёрской профессии, я никогда не выступал перед гостями. Знаете, как обычно бывает: «А сейчас Андрюша (Или Петя) нам что-нибудь прочитает...» Был обычным мальчишкой. Стыдно признаться, но ничем особым не увлекался – одно время, правда, марки собирал. Со своим братом Кириллом (хореограф (1936—2009). – Л.К.) обожали изображать джаз-банд, он на рояле, я – на ложках и кастрюлях. Хотя, конечно, то обстоятельство, что с детства знал лучших артистов страны, которые дружили с родителями и бывали у нас в гостях, не могло не сказаться. В седьмом классе впервые вышел на сцену – школьную, разумеется, играл в спектакле «Русские люди» – была такая знаменитая пьеса Симонова. Ходил в студию при Центральном детском театре.

Перед вступительными экзаменами летом 1958-го решил показать, на что способен, артистам Вахтанговского театра. И замечательная Цецилия Мансурова (народная артистка СССР (1896—1976). – Л.К.) посоветовала идти в Щуку. Так что она, можно сказать, крёстная мать в искусстве. После окончания училища принят в Театр сатиры, где и работаю почти двадцать лет. (В Театре сатиры Миронов работал с 1962 по 1987 год, умер на гастролях в Риге, не доиграв последнюю сцену спектакля «Безумный день, или Женитьба Фигаро». – Л.К.)

– Если бы вам однажды пришлось выбрать – кино или театр, в какую сторону склонилась бы чаша весов?

– В сторону театра, конечно. Я, наверное, никогда бы не мог быть «чистым» киноактёром. Не представляю свою жизнь без сцены, без пыльных кулис с их неповторимым запахом, без контакта с залом, без атмосферы, которая бывает только в театре.

Дело даже не в том, вернее, не только в том, что постоянный тренаж нам, актёрам, просто необходим и что театральная практика – основа творческой работы. В театре у меня диапазон ролей шире, чем в кино. Но и кинематограф многое даёт. Если в театре что-либо на сегодняшнем спектакле упустишь, не беда, можно наверстать завтра. А в кино такой возможности нет. Оно требует умения в нужный момент, когда режиссёр командует «Мотор!», выложиться. Съёмочная площадка приучает к собранности, быстрой мобилизации сил, а это очень нужно и в театре.

С Татьяной Догилевой в фильме «Блондинка за углом»
РИА НОВОСТИ

– Как началась ваша работа в кино?

– С неудачи. В 1952-м был реальный шанс сняться в фильме «Садко». Но подвела любовь к чистоте – так и не смог надеть сценический костюм на голое тело. Режиссёр Птушко рассердился, увидев на мне ещё и рубашку...

Мне повезло – первым режиссёром, у которого я снимался, был Юлий Райзман (классик советского кино, Герой Социалистического Труда (1903-1994). – Л.К.). Меня, студента театрального училища, пригласили в фильм «А если это любовь?». На съёмках царила атмосфера, близкая к театральной, поэтому и работалось с удовольствием. Премьера фильма была за несколько месяцев до окончания любимой Щуки. Критики ленту бранили, обвиняли в безнравственности, а зрители приняли. И до сих пор ко мне подходят люди, которые запомнили меня именно по райзмановской картине.

– В дальнейшем были встречи с самыми разными кинорежиссёрами. С кем из них понравилось больше работать?

– Мне довелось сотрудничать с Леонидом Гайдаем и Эльдаром Рязановым, Ильёй Авербахом и Леонидом Квинихидзе, на телевидении – с Марком Захаровым и Анатолием Эфросом. Каждый из них по-своему близок мне.

– Вы и сами иногда становитесь режиссёром...

– Захотелось попробовать свои силы в этом трудном – теперь-то по себе знаю – деле – формировать идею спектакля, ведь у актёра, только занятого в нём, такой возможности нет. Слава Богу, административной надобности ставить спектакли в родном театре у меня нет, режиссёров хватает. Но необходимость заниматься режиссурой есть. Поэтому и выпустил спектакль по пьесе моего друга Григория Горина (писатель, драматург (19402000). – Л.К.), которую он написал вместе с Аркадием Аркановым, «Маленькие комедии большого дома» и горинские «Феномены». Почему я обратился к произведениям этого писателя, чьё имя знакомо любителям юмора давно, в первую очередь по публикациям знаменитого «Клуба 12 стульев» «Литературной газеты»? Он близок мне по мироощущению. Кроме того, обе пьесы о наших днях, что, конечно, тоже немаловажно…

Сцена из спектакля «Ревизор» Театра сатиры. В роли Хлестакова – Андрей Миронов.
В роли Городничего – Анатолий Папанов (на фото справа)
МИХАИЛ СТРОКОВ / ИТАР-ТАСС

– Андрей Александрович, вы давно поёте на сцене и экране, записываетесь на радио и ТВ. Пластинку с песнями в вашем исполнении моментально раскупили. Это потребность самовыражения?

– Как писал великий русский поэт, «этот стон у нас песней зовётся»... К своему пению (так это можно назвать лишь условно) отношусь иронично, певцом себя не считал и не считаю. Как многие простые смертные, люблю петь. Мне это просто доставляет удовольствие. Многое из того, что я исполняю, становится популярным. Но это, поверьте, заслуга авторов.

– Андрей Александрович, о чем мечтаете, о каких ролях.?

– Мне грех жаловаться на судьбу. В театре играю Дон Жуана, Фигаро, Хлестакова, Чацкого, на телевидении – Грушницкого. Очень дорожу ролью Лёни Шиндина в пьесе Александра Гельмана «Мы, нижеподписавшиеся». Вроде и мечтать-то неудобно.

Хотел и хочу сыграть Обломова – но Никита Михалков в своём фильме отдал эту роль Олегу Табакову. С удовольствием бы сыграл Сирано де Бержерака. Опять увы – эту роль в одном из московских театров играет другой артист.

– Театр, кино, радио, телевидение, поездки по стране. Вот мы с вами сейчас в Новомосковске Тульской области, куда вы приехали с концертами и играть в спектакле «Клоп» Мичуринского театра Тамбовской области. Как всё это соотносится с пушкинским «Служенье муз не терпит суеты»?

– Искусство, настоящее искусство, разумеется, должно быть вне суеты. Для меня интенсивная работа – не суета. Да, много снимаюсь, играю, озвучиваю, езжу. Не могу иначе – устраивает именно такой ритм. Актёр должен играть, и играть как можно больше. Профессия не должна превращаться в ремесло. Мне нравится новый зритель, который, может, никогда не попадёт в Театр сатиры. Поэтому выкроил два дня и приехал в Новомосковск, где нас тепло и радушно принимают.

– Есть некий журналистский приём – спросить у актёра: «А о чём вас никогда не спрашивали мои коллеги? Какой бы вопрос вы задали Андрею Миронову?»

Впервые за весь разговор артист медлит с ответом. В пепельнице тлеет сигарета. Наконец говорит:

– Читаешь в рецензиях о себе: «точность и ясность движений», «удивительная пластика», «безупречное чувство ритма». Не знаю, так ли это – со стороны виднее. Но почему-то не любят ваши коллеги интересоваться: а какой ценой всё оплачено? Как рождается эта пластика и точность движений?

– Ну и как Андрей Миронов ответит?

– Интересно получается у нас с вами, – улыбается он. – Сам спрашиваю, сам отвечаю.

Ну а если серьёзно, то об этом точно написал Борис Пастернак:

О, знал бы я, что так бывает,
Когда пускался на дебют,
Что строки с кровью – убивают,
Нахлынут горлом и убьют!

Зрители видят лишь одну сторону актёрского бытия: аплодисменты, автографы, узнавания на улице. Есть и другая сторона актёрской профессии – труд, извините за пафос – ежедневное самосожжение, мучительный процесс работы над ролью.

– Как отдыхаете, чем любите заниматься в свободное время?

– Теоретически отдых я так представляю: полное отключение – ни звонков, ни приглашений, ни просьб. Но в жизни так не получается, и если выпадают свободные дни и мне никто не звонит, не просит, не приглашает – кажется, жизнь кончена и я никому не нужен. Поэтому люблю стремительный её ритм, хотя он бывает подчас больше сумбурным, но чувствую себя нужным.

Теги: Андрей Миронов , Леонид Колпаков

ASÍ VIVÍ YO EL ONCE DE MARZO FECHA TRÁGICA EN LOS ANALES PATRIOS 192 MUERTOS CUANDO VOLARON LOS TRENES

11M HOLOCAUSTO QUÍMICAMENTE PURO URDIDO POR UNA MENTE FRÍA Y DEMONÍACA

Ya van 16 años. Fueron 190 muertos. ¿Arriba lo sabían? Abajo seguimos a blancas. Me llaman de una emisora extranjera para preguntarme si los españoles se sienten más seguros frente al terrorismo. Buena pregunta pero no sé qué responder. Esa es la pregunta del millón que dicen los cursis pero a tientas y a ciegas estamos. ¿Quién mató al lobo feroz? ¿Quién pondrá el cascabel al gato? La derecha culpa a la izquierda y ésta, desde el gobierno, tampoco sabe, no contesta y asegura no haber tenido arte ni parte en la muerte de su hermano, mientras por la Piel de Toro cunde la sombra de Caín. ¿Etarras? No tenían tecnología. Tampoco esa mentalidad demoníaca que colocó en raíles y vagones de un tren descendente de Alcalá a Madrid. ¿Qué clase de fulminante emplearon los asesinos? Tampoco están de acuerdo los forenses. Desaparecieron las huellas dactilares y los investigadores sobre el gran bocazo que retumbó hasta el parque del Oeste se topan con un muro de silencio que ha sido durante un sexenio el de las patrias lamentaciones. Flota en el ambiente una nube de intoxicación informativa que se abate sobre los españoles. Hay mucha madeja y mucho hilo pero cuando llegas al final del ovillo te encuentras con un laberinto. Es como entrar en el reino de las fuerzas oscuras. Contra el cetro de un dios saturnino que no duda en devorar a sus hijos nadie sabe con qué mira. El aire, cargado, mefítico, plagado de embustes y contradicciones de los propios testigos, hiede a conspiración. El undécimo día de aquel mes de marzo del fatídico 2004 España dejó de regir sus propios destinos porque los que rigen en el país se han hecho invisibles aunque aparentemente la autoridad viva se ejerza desde Zarzuela, Moncloa o la Carrera de San Jerónimo. Sólo de visu, prima facie. Y mucho blabla y dale que te pego a la sinhueso. Talk. Talk. Talk. Hablar y hablar pero las palabras pueden convertirse en golpes de martillo que da el sepulturero para cerrar la caja del muerto. Toc. Toc. Toc.

Se trata de una forma de hacer la guerra de una forma psicológica en plena era nuclear causando el menor número de bajas posibles- y digo bien, el menor número de víctimas- pero a base de un impacto anímico gigantesco poniendo a contribución todo el maquiavelismo porque para los que orquestan estos golpes el fin justifica los medios, de las que son capaces los gobiernos en la sombra. Aquí ya no se mueve nadie. Todos recordamos cuando mataron a Kennedy, cuando voló por los aires el Dodge Dart de Carrero Blanco, cuando Tejero entró en el Congreso pistola en mano y allí estaba José María García radiando el acontecimiento, cuando el hombre llegó a la luna, o se cayeron las torres gemelas, terrorífico espectáculo. De la misma forma, tenemos muy presente la imagen muy nítida y viva de aquellos idus de marzo. España dejó de ser igual: sin ejercito pero con mucha policía. Resignación general y aceptación de los hechos consumados. Se inauguró el tiempo de las supuestas libertades, las relaciones humanas se han vuelto más conflictivas, se abrieron las fronteras y han llegado a España cerca de diez millones de extranjeros, la nueva esclavitud, el “melting pot” hispano en plena ebullición. Barbota la olla social. ¿Explotará?

No obstante, existe la noción generalmente aceptada de que el terrorismo pues no hay mal que por bien no venga ha conjurado de momento el peligro de una conflagración nuclear. Meciéndonos a todos de paso el miedo en el cuerpo.

Recuerdo aquella mañana nítidamente. Dormitaba yo de madrugada de 2004 con la radio encendida y en la duermevela escuchaba la cantinela de la reportera. Leía las noticias una tal Parrilla que era la nieta de mi vecino el guardés, cuando vivíamos en Marqués de Vadillo, de una finca toledana y me preparaba para acudir al ministerio después de seis años de ausencia. Me había llamado la jefa de personal en un tono de ultimátum. Había sido suspendido de empleo pero no de sueldo cuando entraron los del PP y me habían mandado a mi casa. Mi situación laboral y personal era angustiosa y sin respaldos. Yo flotaba entre medias de un limbo.

-I was the dangling man.

Mi vida pingaba del vacío. Un poco más de cuerda y habría acabado en el osario de los suicidas. La Ministra de Cultura era la Hija del Ganadero. Yo me dije qué raro. La víspera había acudido a la Plaza del Rey y encontré aquello patas arriba como si se presintiese el relevo. Todas las encuestas daban por caballo ganador a Aznar pero la atmósfera en Cultura era la de demenagement. Por lo visto la Aguirre a sabiendas de que cesaba tal vez remordiéndola la conciencia quisiera ponerse a bien con Dios y tal vez conmigo. Pero en España un país donde todo es posible y donde todos los gatos son pardos se montan los tinglados de la injusticia, como estos sobre todo en situaciones críticas. Este país es un laberinto. Había movida. Aquel revuelo olía a cuerno quemado. Nunca le perdonaría yo a esa señora que ayer se disfrazó de torera por lo que me hizo. Ella representó el ápice de la persecución de la cual fui objeto. En las alturas flotaba un hongo tóxico y se respiraba un aire letal a pesar de las encuestas. Había sequía y las radios propalaban la angustia de los pantanos vacíos. Se vivían momentos tensos no sólo a causa del clima áspero sino a causa de una campaña de las elecciones generales algo atípica. Pues si no llueve, preparad una rogativa a san Marcos. Hemos sido muy malos y Dios castiga sin piedra ni palo.

Por aquella convocatoria a rendir cuentas tan de súbito y a la agachadiza asumí que en todo aquello había gato encerrado. De lo que iba a ocurrir arriba lo sabían. ¿Servicios secretos? En todo caso no serían los del Cni que andan siempre a la quinta pregunta sino aquellos tipos con gabardina blanca y sonotone que bajaban por la calle de Alcalá la noche del 23F. Eso también yo lo viví. Nunca sabremos la verdad. A fuerza de mucha información nos intoxican.

La voz entrecortada de la becaria Parrilla anunciando el choque de trenes confirmó las sospechas de la conspiración. Todo Madrid era revuelo. Habían llegado corresponsales de todo el mundo y hasta puede que se hubieran fletado aviones ex profeso. ¿Quién había dado el queo?

Todo estaba demasiado en caliente y vivo como para despertar una confusión organizada. Fui entrevistado por una cadena sueca y dije lo que me parecía a mí: no habían sido los moros.

En todo aquello intuí el montaje de una mano negra de un holocausto perfecto. ¿Por quién? Los mismos que lloraban en el duelo fueron los que levantaron la mano contra aquellos pobres conmuters inocentes. La idea no se me ha ido de la cabeza. Durante meses y meses Jiménez los Santos y otros compadres mediáticos no dejaron de atizar la hoguera de la confusión. Se puede desinformar informando por el procedimiento acumulativo. Que si las mochilas, que si las furgonetas, que si los moritos de Lavapies, que si los guardias de la comisaría de Avilés y un tal Trashorras que proporcionó el fulminante sacado de una mina abandonada de Tineo. Largo nos lo fiáis y ahí estaban los del Mundo, Bernstein y Woodward a la española, que querían atar cabos de los hilos invisibles de aquel Watergate castizo, opera bufa, sainete, si no hubieran perecido en el incidente 192 personas quedando maltrechas más de mil, en que también había fontaneros pero, ay, también doscientos muertos sobre la mesa.

Don Pedro Jota padece el síndrome megalómano del Washington Post. Quiere un scoop. Le gustan las negras. Le cogieron en un medio in medias res cuando se lo montaba con una en un prostíbulo. Un cameraman oculto en un armario grabó la escena en toda su lascivia.

Profesionalmente me parece un periodista ridículo porque España no es América pero va por la vida con complejo de numen divino de la información. Total un lío. Los españoles tuvimos nuestro 11S en aquel 11M y las cosas siguen sin aclararse. Un crimen perfecto. Demasiados alibis y demasiadas coartadas inextricables. Yo tengo mi propia teoría y la expliqué ante los corresponsales suecos. Entoné un réquiem en los altares y velatorios que se alzaron en la calle. Uno de Euskaltelevista que no escuchaba aquel kyrie desde hace mucho tiempo quedó sorprendido de la solercia y concento con que entoné aquel gorigori en latín y por toda respuesta le dije que yo había sido cura. Me vieron en la tele mucha gente. Hoy el crimen sigue sin resolverse. Ni creo que se resolverá jamás. Estamos en manos de quienes estamos. Y el que manda, manda. También en la información.

LUCHAREMOS CONTRA LA MENTIRA Y EL MAL

ZLO (EL MAL)

Salió el patriarca a bendecir barbas patriarcales con sus ornamentos episcopales ricas capas pluviales recamadas de oro que contrastan un poco con la pobreza de vida de este santo varón que vive en Moscú en un humilde piso alquilado donde ha recibido amenazas de muerte y ha sufrido las molestias del vecino de arriba que inundó de polvo las habitaciones y encharcó su biblioteca.

El lujo y el boato de la Santa Iglesia Ortodoxa la reservan sus ministros para engalanar el “esplendor de su casa”. La frágil y enteca figura de Su Beatitud revela la austeridad de vida del monje que fue no sé sí en el monasterio de Valaam famoso hontanar de la ortodoxia o en uno de los muchos conventos que circundan a la capital rusa y que llaman El Anillo de Oro como uno de los principales baluartes que tiene el cristianismo hoy en el mundo.

Salió a bendecir y bendijo a la manera tradicional con las dos manos juntando el índice, el pulgar y el dedo corazón de la diestra y siniestra a una multitud enfervorizada de cerca de cincuenta mil personas que se agolpaba a las puertas de la catedral de Cristo Redentor lujosamente engalanada y consagrada después de haber servido durante varias décadas de museo del ateísmo.